| 10
Невеселая, братья, година тогда наступила,
Силу внука Даждьбога пустынная степь поглотила.
Встала Дева-обида у древнего края Трояна,
Лебединые крылья над морем подняв из тумана.
Плеском крыльев она времена золотые прогнала,
Уж князья на врагов сообща не идут, как бывало.
Стали спорить они, кто постарше, а кто помоложе,
Брату брат говорил: «То мое, да и это мое же».
То, что малым считалось — великим теперь называли,
На себя же самих, друг на друга крамолу ковали.
А враги приходили, где не было их и помину…
О, далече, князь Игорь, завел ты на гибель дружину.
Не воскреснет она, соколиным разбужена взглядом.
Бродят Карна и Жля по Руси с поминальным обрядом.
Плачут русские жены, унять свое горе не в силах:
— Уж ни мыслью помыслить, ни думою вздумать нам милых,
Не глядеться в их очи под сладостный говор дубравный,
А уж златом и серебром не позвенеть и подавно…
|
Стонет горестно Киев, Чернигов с ним делит несчастье.
Разлились по Руси, словно полые реки, напасти.
А князья на себя, друг на друга крамолу ковали,
А поганые шли, данью поле и лес облагали.
11
Так два Святославича, два брата,
Захмелевших на пиру кровавом,
Разбудили степняков проклятых,
Усмиренных старым Святославом.
Князь — отец их — мудр был и в отваге
Приводил на степь полки без счета,
Притоптал пригорки и овраги,
Иссушил потоки и болота.
А Кобяка-хана, что на го?ре
Всей Руси повсюду рыскал зверем,
Подхватил, как вихорь, в лукоморье
И забросил в Киев, в княжий терем.
Потому-то греки и морава,
Да и все иные чужестранцы
Восхваляют князя Святослава,
А над сыном рады посмеяться.
Игорь русским золотом усыпал
Дно Каялы, войска не жалея,
Сам же из седла княжого выпал,
Пересел рабом в седло кащея!
С той поры не слышно песен в селах
И не видно городов веселых. |